Известно, что сценарий Безумного Макса создавался едва ли не в последнюю очередь – до этого в течение многих лет фильм существовал в виде необыкновенно живых и ярких визуальных образов, которые настойчиво посещали Джорджа Миллера, словно умоляя режиссера поскорее перенести их на экран. В итоге сценарий и сюжет стали всего лишь нитью, на которую нанизывается открывшийся Миллеру захватывающий визуальный ряд.

Зная об этом, мы можем относиться к картине не просто как к еще одному хорошему фильму, но как к запечатленному визионерскому опыту, который, благодаря усилиям режиссера и съемочной группы, стал доступным для восприятия всеми желающими (впрочем, такое понимание справедливо для любого значительного произведения искусства). А значит, как всякий мощный психоделический опыт, Безумный Макс способен многое рассказать нам о глубинах индивидуальной и коллективной психики.

Именно поэтому мы решили рассмотреть этот замечательный фильм с точки зрения базовых перинатальных матриц – теории стадий околородовых переживаний. Если раньше вы ничего про это не слышали, то, прежде чем читать дальше, очень рекомендуем вам пройти небольшой трансперсональный ликбез тут, а также вот тут. А если вы уже в теме и знаете про БПМ все, что нужно, то приготовьтесь – скоро привычный фильм откроется для вас с новой стороны.

Так как Безумный Макс – это в первую очередь визуальный ряд, то и построена наша статья будет соответствующим образом. Мы будем брать кадр за кадром и убеждаться в том, что Безумный Макс – это путеводитель по базовым перинатальным матрицам. А также удивляться, как при первом просмотре нам удалось не заметить в фильме такое количество перинатальных символов и мотивов.

Первый кадр переносит нас в безжизненный постапокалиптический мир, в котором одинокий странник съедает двухголового геккона-мутанта сырым. Вселенная отравлена, враждебна и лишена ресурсов. Такие мотивы преследуют нас при переживании плохой первой матрицы – например, при токсикозах. А открытые пространства с предчувствием, что все самое главное впереди – это всегда БПМ-1.

Вы тоже видите в кадре похожего на эмбрион ребенка? Он тут потому, что вся сцена – это трип-репорт о начальной фазе БПМ-2: обездвиженность, потеря контроля, ощущение угрозы и надвигающейся катастрофы (так плод реагирует на выброс гормонов, предшествующий схваткам). При этом вас крепко держат демонические существа и выполняют с вашим телом болезненные и унизительные манипуляции (это потому что шейка матки закрыта, а стенки начинают сжиматься все сильней). Ну и ребенок-эмбрион прямо под главным героем, своего рода визуальная рифма, чтобы было понятно, о чем на самом деле речь.

Когда все только начинается, нам кажется, что нужно сделать одно небольшое усилие, и все закончится. Вот и герой после первой схватки хотел легко и непринужденно выпрыгнуть из «пещеры» в большой и дружелюбный мир. Не тут-то было. В борьбе за жизнь придется попотеть.

Каждая последующая схватка оказывается сильнее предыдущей. Теперь стенки давят на плод не на шутку (сила давления может достигать 50 кг), а ощущение безвыходности растет с каждой минутой. И да, не переживайте за Макса – большинству из тех, кто рождался, хорошо знакомы эти характерные ощущения в области лица. Говорят, их даже можно вспомнить.

Когда БПМ-2 доходит до пика, вы оказываетесь на самом дне отчаяния и экзистенциальной заброшенности. Борьба с маткой проиграна. Вы совершенно беспомощны и вынуждены сдаться. Трубка с кровью – это пуповина, но из-за гормональной атаки она переживается уже не как благодатная питающая связь, а как нечто опасное и чужеродное, высасывающее последние силы. В этом состоянии мы чувствуем, что от нас больше ничего не зависит, мы ни на что не можем повлиять. В Таро это старший аркан Повешенный. Кстати, он там висит прямо как Макс.

Затишье перед бурей. Полное отчаяние и бессилие. Но шейка матки уже начинает приоткрываться, в конце тоннеля появляется свет, а вместе с ним – надежда. Все герои будто бы обессилены и истощены, но на заднем плане мы видим совершенно отчетливый образ – все тот же ребенок стоит в столбе света и с надеждой смотрит вверх, прямо в родовой канал. Спорим, вы не заметили ребенка, когда смотрели фильм? Не переживайте, его никто не замечает.

«Начало БПМ-3 сопровождается ощущениями падения, водоворота или движения с огромной скоростью». Именно это происходит с Максом. Прикованный к машине, в наморднике (асфиксия – верный спутник БПМ-3), в окружении огня и ревущего металла он пускается в свой героический слалом. Собственно, большая часть фильма – это аллегорическое описание титанической борьбы с третьей матрицей. Дорога Ярости – название не случайное. Ярость и гнев – основные аффекты, характеризующие БПМ-3.

Столкновение с силами природы – частый мотив БПМ-3. Одна из промежуточных кульминаций фильма переносит зрителя в эпицентр бури и заставляет сопереживать героям в их борьбе против стихии. Когда-то такой стихией для большинства из нас стали родовые пути.

Особое место в фильме занимают машины смерти. Они отражают два распространенных мотива в переживании третьей матрицы. Во-первых, это ощущение механистичности, бездушности процесса рождения, которое часто сопровождает тяжелые этапы БПМ-3. Во вторых, это переживание угрозы и опасности. В принципе, все тело матери при застревании в плохой БПМ-3 воспринимается как одна большая death maсhine.

Еще один образ БПМ-3. В кадре появляется не метафорически, а вполне себе буквально. Зачастую переживание третьей матрицы сопровождается образами ртов и ощущениями пережевывания. Что недалеко от правды – продвижение по сжимающимся с чудовищной силой родовым путям дается ребенку невероятно мучительно. В каком-то смысле тебя действительно немного жуют, а потом выплевывают. Не мудрено, что потом это может перерасти в страх vagina dentata.

Конечно, мы не могли о нем не вспомнить. Оглушительные звуки и тяжелая музыка – это классика третьей матрицы. Плюс стесненность в движениях (гитарист привязан). Плюс слепота и темнота. Плюс бешеная энергия и целеустремленность. Плюс извергающая пламя электрогитара. Что еще нужно человеку, чтобы встретить БПМ-3?

Тема беременности также присутствует в картине не только на символическом, но и на сюжетообразующем уровнях. Две из сбежавших жен – беременны, и весь сыр-бор в основном происходит из-за потомства. А данный кадр особенно интересен великолепной метафорой питающей пуповины, из которой через несколько секунд будет пить умирающий от жажды Макс.

В топ-листе самых мощных перинатальных образов фильма молочные матери уверенно входят в первую тройку. Вид богинь плодородия, подключенных к электродоилкам, заставит даже самого искушенного зрителя уважительно покачать головой. Эффект достигается за счет реактивации постнатальных воспоминаний о восприятии материнского тела как огромного и питающего. То есть, строго говоря, матери – это заход в четвертую матрицу. Кстати, в конце фильма именно матери дают воду всем страждущим. Потому что молоко – это жизнь.

Особое место в Безумном Максе занимает тема уродств и мутаций. Обычно это отголоски ранних этапов токсичной БПМ-1, времени, когда в развитии плода что-то могло пойти не так. Как бы то ни было, два старших сына Несмертного Джо страдают врожденными заболеваниями и поэтому не могут быть достойными наследниками. Впрочем, физически и морально здоровых персонажей в фильме, как говорится – раз-два, и обчелся.

В картине, помимо прочего, обыгрываются худшие из перинатальных сценариев, своего рода перинатальные кошмары. Один из таковых – смерть в утробе.

Жемчужина картины. Универсальный образ плохой матки, символизирующий в разных своих проявлениях матрицы с первой по третью. Невероятно токсичная влажная среда, разъедающая и отравляющая все живое. Особый бонус – обитатели мертвых земель. По ним одним можно писать монографию о связи дородовых травм с развитием шизоидного характера.

Помимо прочих символов, для усиления эффекта по фильму деликатно разбросаны образы новорожденных младенцев. Например, вот эти куклы в багажнике машины. Их присутствие необъяснимо. Спорим, их вы тоже не заметили, когда смотрели фильм? Это потому что такие вещи должны воздействовать на зрителя подсознательно. Правда, есть еще шанс, что их там забыли дети художника по костюмам.

Детских и младенческих образов в фильме много. Их задача – усиливать регрессивные переживания зрителя. Вот эта квинтэссенция перинатальных страданий, появляющаяся в кадре всего на несколько секунд, справляется с ней мастерски.

Все антигерои картины – это архетипические олицетворения сил, препятствующих легкому и благоприятному рождению. А все битвы и сражения – это и есть центральная метафора борьбы за жизнь в родовом канале.

Кстати, у Рихтуса на поясе висит ожерелье из детских голов, которые выглядят так, как будто их лепил сам Ганс Гигер.

Хэппи энд фильма – это переход от третьей матрицы к четвертой. То есть, собственно рождение и освобождение. Тиран повержен, все ликуют, ветер свободы развевает знамя, живительная вода течет рекой. Впереди новая жизнь. Картина завершается интенсивным переживанием благоприятной героической БПМ-4. Коротко, но достаточно, чтобы ощутить радость заслуженной победы.

Конечно, количество перинатальных символов и мотивов в фильме не ограничивается перечисленными. Можно вспомнить нож с рукояткой из бедренного сустава, тысячу матерей, навсегда потерянные зеленые земли, а также многие другие образы. Взятые вместе, они и создают то особое незабываемое впечатление, которое остается у зрителя после просмотра фильма.

Картина длится почти 2 часа. Это гораздо меньшее время, чем то, которое когда-то потребовалось большинству из нас, чтобы родиться. Сегодня, наблюдая за приключениями Макса и его друзей, мы переживаем те же эмоции и ощущения, только немного в другой форме и на другом уровне. В этом смысле к фильму можно относиться, как к попытке массового сознания переработать и интегрировать травматические аспекты коллективного опыта рождения. Как к проявлению исцеляющей силы искусства.

Как всегда, при таком количестве совпадений и явных параллелей, мы не можем не задаться вопросом: а знал ли Миллер, о чем рассказывает снятый им фильм? Знаком ли он с концепцией перинатальных матриц, или, как это часто бывает, архетипические мотивы проявились в картине спонтанно, по воле коллективного бессознательного?

Что ж, нам остается только надеяться, что когда-нибудь режиссер сам расскажет об этом.